ЧЕРНОМОРСКОЕ КАЗАЧЬЕ ВОЙСКО

(Из интервью председателя Синодального информационного отдела В.Р. Легойды о последних событиях в жизни Русской Православной Церкви).

– Как Русская Православная Церковь взаимодействует с молодежью, с новым поколением, как она открывает себя для нового поколения и как открывает молодое поколение для себя?

– В своей речи при интронизации Патриарх Кирилл отдельно остановился на работе с молодежью как одной из самых главных для Церкви. Многие молодые люди сегодня воспринимают Церковь как одно большое "нельзя". Поэтому и относятся к ней с опасением. Они думают: вот я сейчас пойду в церковь, меня будут заставлять делать что-то, скажут – вот от этого откажись и от этого... Один сплошной запрет. Все эти "нельзя", которые они имеют у себя в голове, на самом деле для церковной жизни, для верующего человека вторичны. Они всегда есть результат принятия чего-то главного. У блаженного Августина есть замечательная фраза: "Люби Бога и делай что хочешь". Конечно, подлец-человек в этой фразе всегда хочет акцентировать вторую часть, а про первую как-то забывает.

А фраза очень важная. Что она значит? Вот, скажем, "люби своих родителей и поступай с ними как хочешь". Это же не означает возможности бросить их в беде или постоянно ругаться, не слушаться, оскорблять их... Если ты их любишь, ты будешь стараться не огорчать. Так же и в отношениях человека и Бога. Ограничения есть следствие любви, нежелание оскорбить, обидеть – вольно или невольно – того, кого любишь. Это самое сложное, без этого нет Церкви. И это непросто ощутить и увидеть человеку внешнему.

Поэтому, конечно, движение к молодежи заключается в том, чтобы помочь людям увидеть, что в Церкви главное. Не длина юбки (хотя это тоже важно), не серьезность выражения лица и даже не определенная, так сказать, внешняя принадлежность к церковной субкультуре.

Внешняя жизнь во многом есть продолжение наших внутренних, ценностных установок. Как это донести до молодежи? Есть разные способы. Создание каких-то журналов, газет, сайтов... Есть какие-то передачи, радиопередачи, телевизионные передачи. Потом, конечно, пастырский опыт. Я думаю, что у нас сегодня уже очень много пастырей, которые умеют, простите за канцеляризм, работать с молодежью. То уникальное, что есть в Церкви, то, что ничем нельзя заменить, и, кстати сказать, никакое СМИ этого не может заменить, – непосредственное общение со священником. В свое время я ездил со студентами МГИМО по разным монастырям, и самым большим откровением для людей нецерковных было непосредственное общение со священником. Их стереотипы нередко уничтожались прямо на глазах.

Почему мы говорим о необходимости строительства большего числа храмов? Потому что тогда люди просто будут иметь возможность поговорить со священником. В Москве далеко не всегда есть такая возможность, хотя это звучит парадоксально, но это так. Мало храмов.

...Журналисты часто задают вопрос: а вот как вы относитесь к моде на религию? Я всегда говорю, что мода на религию – это лучше, чем мода на пиво. И потом, знаете, мы никогда не можем просчитать, к чему может привести даже случайный приход человека в храм. Вот я просто знаю реальную жизненную ситуацию, когда два человека пошли креститься. Один – потому что он читал книги, готовился, беседовал со священниками, а второй пошел за компанию. Он был его другом, просто он пошел за компанию с ним – и крестился. Так вот, через полтора года первый, серьезный, из Церкви ушел, а второй стал священником. Пошел учиться и в итоге стал священником. То есть должна быть свобода действий. Русская мудрость гласит: человек предполагает, а Бог располагает.

– Русская Православная Церковь аккуратно вводит в школах Закон Божий, в то же время протоиерей Всеволод Чаплин выступает за единый православный дресс-код. Насколько Церковь готова взять на себя процесс восстановления нравственности в стране? Православие было основой государства до революции 1917 года. В советское время основополагающим идеологическим документом был "Кодекс строителя коммунизма". Есть ли у Церкви национальная идея для нового времени?

– Я бы поспорил с тем, что Православие было основой государства до революции 1917 года. Так называемый синодальный период, начавшийся в первой четверти XVIII века и продолжавшийся до Поместного собора 1917-1918 годов, восстановившего Патриаршество, не был самым светлым периодом в истории Церкви. Говорить о том, что Православие было основой государства, в ситуации, когда государство вмешивалось во внутреннюю церковную жизнь, не очень корректно.

Другое дело, что поставленная в эти условия непростых отношений с государством Церковь, наверное, не всегда могла осуществлять свои основные функции. Говоря о прессинге со стороны властей, мы обычно упоминаем советский период, но необходимо вспомнить и предреволюционную ситуацию. Я в свое время долго не мог понять: как в нашей стране, где люди, с молоком матери впитывавшие в себя азы церковной жизни, могли пойти и рушить храмы, которые всегда строились всем миром? Меня заставил переосмыслить это один любопытный факт. В 1916 году в российской армии была отменена обязательная исповедь, а до этого солдаты должны были с какой-то периодичностью исповедоваться. В скобках замечу, что в случае с Таинством покаяния ничего хорошего в такой обязаловке быть не может. Но в данном случае я о другом. Уже год спустя выяснилось, что добровольно, по собственной инициативе на исповедь ходит менее 10% от всех военнослужащих. О какой Церкви как основе жизни общества вы говорите? В это время ни общество, ни государство в России уже не имело глубинных православных оснований.

Определение национальной идеи, на мой взгляд, не является для Церкви задачей номер один. Церковь вообще-то работает с человеческой душой и совестью. Церковный вклад в гражданскую жизнь страны всегда был и, думаю, останется очень мощным, но всегда будет, если угодно, опосредованным.

Об этом замечательно сказал историограф и философ Ключевский. Вот цитата:

"Он видит источники этих интересов, пружины, коими движется механизм гражданского общежития. То обыкновенно мутные источники, жесткие железные рычаги: черствый эгоизм, слепой инстинкт, суровый закон, обуздывающий порывы того и другого. И среди стукотни этого механизма вдруг послышится наблюдателю звук совсем иного порядка, запавший в житейскую разноголосицу откуда-то сверху, точно звон колокола, раздавшийся среди рыночной суматохи. В ветхом и пыльном свитке самого сухого содержания, в купчей, закладной, заемной, меновой или духовной, под юридической формальностью иногда прозвучит нравственный мотив, из-под хозяйственной мелочи блеснет искра религиозного чувства, – и вы видите, как темная хозяйственная сделка озаряется изнутри теплым светом, мертвая норма права оживает и перерождается в доброе житейское отношение, не соответствующее ее первоначальной природе".

Церковь не обязательно формулирует национальную идею, но воспитывает человека так, что у него естественным образом рождаются высокие идеалы. Никогда не задумывались, почему у американцев – мечта, а у нас – идея? Можно, конечно, отшутиться, что русские не мечтают, а можно посмотреть на это всерьез. Все-таки сам факт национальной идеи – это уже характеристика национальной культуры. Думаю, в том, что мы ищем в первую очередь идею, а не мечту, есть и вклад Русской Православной Церкви.

Конечно, Церковь заботится о состоянии общественной нравственности, и тут не надо усматривать попыток какой-то церковной "экспансии". Святейший Патриарх недавно посоветовал тем, кто пытается обвинить Церковь в "клерикализации" общества, не забивать сознание людей мифами. Церковь сегодня настаивает на том, что нравственные ценности и вера необходимы человеку для ответов на те вызовы со стороны внешнего мира, с которыми он сталкивается.

– В Евангелии говорится, что не стоит собирать сокровищ на земле – их съест ржавчина и моль. Как совместить эту мысль с современной жизнью? Насколько это противоречит рыночной экономике, двигатель которой – постоянный спрос, потребление как причина воспроизводства материальных благ?

– Евангелие не может противоречить рыночной экономике – слишком несопоставимы величины. Экономики приходят и уходят, а вечная правда Евангелия остается, и она находится над всем. Проблема может возникнуть, когда человек, стремящийся жить по Евангелию, входит в соприкосновение с культурно-исторической реальностью и пытается понять, как ему в этой реальности жить по Евангелию? Это и есть одна из основных задач христианина во все времена. Можно вспомнить Алешу Карамазова, который объясняет свой уход в монастырь тем, что не может он, когда Христос сказал "раздай все и иди за Мной", давать только три рубля и ходить в храм только по воскресеньям. Но вспомним и то, что ответил Алеше старец: тебе надлежит покинуть монастырь и пойти в мир.

Иными словами, евангельский максимализм надо еще уметь понести. Скажем, я знаю людей, которые продавали собственный бизнес, раздавали деньги и уходили в монастырь. Но знаю и тех, которым поступить так не благословили духовники – а потом и сами они решили остаться, приносить пользу в миру. Поэтому, если говорить, так сказать, в макроэкономических категориях, здесь нет никакого противоречия.

Ведь Евангелие не говорит нам о том, что не нужно ничего иметь, – оно призывает ни к чему не привязываться. Собственно, история христианской Церкви знает и крайние примеры аскетизма, но они не считаются единственно правильными и возможными. Честь и хвала тому, кто может обходиться совсем немногим. Но нет греха и в том, что человек зарабатывает. Вопрос в том, что он с этим заработанным капиталом делает. Конечно, человек может обходиться хлебом насущным, но как определить личную мерку? Скажем, я преподаю в высшем учебном заведении. Значит ли это, что я совершенно не должен беспокоиться о том, как я выгляжу, когда прихожу к студентам? Является ли христианским поступком то, что я буду ходить в грязных застиранных рубашках? Наверное, нет.

(Патриархия.ru)

Подготовила

Марианна МИГУЛЯ.